А мысли пусть проплывают мимо цветными звездочками, икринками морского окуня, и исчезают, и постепенно иссякнут. Let them go. Go out of the corpse of relationship. Похоронить, оплакать, закрыть.

Мне кажется, людей на земле стало слишком много, и благодати перестало хватать на всех. Счастье размазалось тонкой пленкой по миру, одному на ухо, другому на глаз, на ум, на сердце. А так чтоб весь человек счастлив - на это не хватает.

Как будто есть комната, из которой два выхода - на землю (желтый свет) и в космос (голубой свет). И вот ты можешь выходить то туда, то сюда. А по большей части, сидишь в этой комнате. А с кем-то у тебя есть выход только в космос. А с кем-то - только на землю. Вот и живешь в этом закрепощающем дуализме, невозможности совместить то и другое.
Надо, что ли, расширять границы комнаты, впускать свет желтый и свет голубой (получится, кстати, зеленый! Привет, Карин!). Проветривать как-то... распахнуть вообще окна и двери... Смешать краски, оказаться под открытым небом, дышать...

Человек создан для счастья, как птица для полета. А как же страус? Страус не считается?
Никто не подумал о страусе.

Жизнь в постоянном ожидании чуда: ну вот еще немного, еще - и будет лучше. Ну, выдюжим. Ну, возьмем себя в руки и протянем еще немного, а там глядишь - и чудо.

В постоянной бессознательности, глухости и тупости. От десяти до двадцати процентов включенного мозга. Остальное можно отрезать и выбросить, чтобы не таскать лишню тяжесть.
Каждодневное заколачивание гвоздей скрипкой. Вот она какая, жизнь после рая - в ожидании чуда.

И вот эти мысли о счастье, "несмотря ни на что", основательно заебали.

Страшно привыкать к опоре, чувствуя, что она в любой момент может ускользнуть. Страшно позволять чему-то зыбкому становиться главным источником света в повседневности.
Страшно в любом случае - страшно все, что выходит за рамки меня. Страшно впускать в рамки меня то, что не является мной. Поэтому я впускаю в рамки себя только то, что является мной - то, что целиком или частично тождественно мне - последовательно отфильтровывая чужеродное: то, что я в тебе не люблю, никогда не окажется внутри меня. Я себе надежная крепость.

Ладно, болтовня. На повестке светового дня вопрос: что страшнее - разлюбить или любить всю жизнь.

Если бы я сейчас могла выразить свою мысль о том, почему любовь - игра на разрыв, то стала бы писателем. Потому что это было бы мастерство.
Могу сказать только, что такая вот любовь - это попытка отождествить объект любви с собой, идиотские старания по сведению воедино контуров, которые не могут совпадать по причине уникальности каждого.
И еще. В конце концов - независимость. Когда между тобой и вселенной нет ничего, никаких прослоек в виде объекта любви.
Чувствовать мир через возлюбленного - это больно и сладко, и пока против этого не устоять.

Разрыв между тем, что возможно и тем, что выходит, невыносим для осмысления.
Грязь, боль, злоба, скудость, плоскость, тоска - это все от незнания, неощущения того, что есть на самом деле. Как тучи, за которыми всегда, неизменно есть огромное, равнодушно-щедрое солнце.
Ты делаешь больно потому, что в этот момент не знаешь любви. В это мгновение, в котором ты живешь, в твоем мире не существует любви, поэтому ты копошишься в грязи. Но в то же время она есть, хотя ты о ней забыл, исключил ее из себя.
Абсурдный выбор.

Может быть, это называется "образное мышление", но я так чувствую, что почти вижу, как волнуется канат ненависти, протянутый от одного к другому.

"Вам открывается будущее..."
Единственное, что вам открывается - это что будущее таково, каким вы его сделаете. И если сидеть, судорожно сжав мозг в ожидании знаков, то будущее будет наполнено пустотой. До тех пор, пока вы снова не захотите свободы. А как только захотите - получите.
Отчего нехорошо? Варианты ответа:
а) от серой погоды (вообрази, что светит солнце, - что изменилось?)
б) от боли в животе (прими таблетку)
в) от мысли о молчаливом противостоянии дома (забей, ничего тут не поделать, само собой рассосется)
г) от страха несвободы - БИНГО!
Так вот, успокойся: МОЖНО просто смотреть кино. НУЖНО делать то, что ты действительно хочешь.
Все и в самом деле просто.

Ничего и не надо предпринимать. Невозможно потерять то, чего у тебя никогда и не было. Можно только расстаться с иллюзиями.

Главное - приучить себя к этой мысли. Остальное - дело техники. Как рекомендуют бросать курить - постепенно уменьшать количество сигарет в день.
Еще надо работать над мотивацией.
Плюсы перевешивают минусы. К тому же, минусы временные, а плюсы постоянные.
Свобода - это навсегда.

совершенно разные люди
несовместимые гороскопы
я не покидала пределы европы
может быть, поэтому
мне интересны другие
больше, чем им
чем вам

противопоставление
усугубляет проблему
а не наоборот
как принято думать
в определенных кругах

и все-таки тянется
тянешься (если оно - это ты
то есть я)
вьешься и лепишься
стелешься
шелеста лепет шепелявый

но это пройдет
о как это пройдет
пройдет и не вспомнишь
как ни старайся забыть

Люди, способные сохранять относительную незамутненность чувств и ясность разума при дурнооо физической кондиции вызывают у меня восхищение.
Мой мир живет в каждой клетке тела. Честно говоря, порой становится жутковато. Человек, воспитанный на культе сознания и эмоций, обнаруживает, что банальная пробежка и последующая гиервентиляция легких, а также учащенное сердцебиение существенно меняют отношение к жизни. Перспективы, оценки - все. Обнаруживает человек это, как правило, поздно: сделав пару лишних признаний в любви. Или еще каких-нибудь признаний.
Похмельная же голова с трудом понимает, что наполнившие ее мрачные мысли - лишь следствие банального мини-отравления.
Пора завести привычку перед сном оставлять на столе записочку. "Дурной метаболизм". "Клеточные процессы". Или что-нибудь еще в этом роде.

Остается признать, что это "всего-навсего" секс, что ничего другого здесь нет. Но когда меня трясет при виде его, все мысли в кучу - это уже очень много. И очень плохо. Потому что такое - когда без любви, без уважения, без трепета, когда одно только тело и гормоны - это очень сложно разрулить, а не контролируя, не разруливая, можно очень много чего наворотить.
Потому что я до самого конца буду отпираться и отказываться, ведь это просто жажда, просто похоть, это напрасная трата драгоценной чувственности, из которой так много можно сделать при иных условиях.
Когда так трясет - это признак того, что затронуто сокровенное. Но я не могу пускать туда, в нижние слои души того, кто не понимает, куда лезет.

он прав, конечно, надо заняться casual, я и сама прекрасно это понимаю. работать, переводить интересное, читать, рисовать - все как ДО. я думаю, что справлюсь. в конце концов, у меня же внутри - полно всего. ого-го! я ж умею творить из ничего. точнее, из того, что у меня внутри - это, конечно, вовсе не ничего. вопрос в сохранении баланса, в гибкости - а какая у меня гибкость, если я сплошная вода. меня всколыхни - я потом долго не успокоюсь.
в общем, крылья в руки и на грешную землю марш.

А я сделаю собственный мир.
Из Дэвида Боуи, сандаловых благовоний, коротких рассказов и фрагментов романов - наугад, без правил - из кефира и фиников, первого снега, чувства повторения, миндального крема для рук, извинений, редких обедов на двоих.
Никому не будет позволено входить в этот мир без стука.
Нет, не так.
Никто не позволит мне внушить самой себе, что в этом мире есть брешь.

Как прекрасно это было бы, наверное – покой и довольство, беспечность и надежность. Кто-то вечно влюбленный рядом, перманентно влюбленный в перманентно недосягаемую меня. Вечно недостающие пятнадцать сантиметров и оттого – постоянная тяга к недостижимому. Счастье взаимопонимания и комфорта, подкрепленное чувством собственного достоинства и не отягощенное чувством вины. Какая притягательная идиотская фантазия.

Такой сон: тюрьма, очень странная – как деревенский дом, но в городе. Деревянные ворота на замке, темный ход под навесом, снова ворота, что-то вроде сеней, двери на замке – все ржавое и ветхое, деревенское. Я ухожу, иду к выходу. Меня выпускают, но через некоторое время оказывается, что следом за мной из этой тюрьмы кто-то сбежал. Меня вызывают обратно для допроса. Мне немного страшно, но не очень. Я знаю, что ни в чем не виновата и почти уверена, что все разрешится. Охранники в этой тюрьме странные, какие-то нетипичные: у одного из них длинные светлые волосы, заплетенные в косицу. Ко мне то и дело заходят люди: наверное, сотрудники тюрьмы. Тоже очень симпатичные люди, некоторые – женщины, они самые дружелюбные. В какой-то момент приходит мужчина и я, глядя на него, понимаю, что люблю его. Как будто очень давно его знаю, а он знает меня. В то же время все как-то буднично и атмосфера вовсе не загадочная. Мы просто сидим, и он держит меня за руку. У него темные волосы и на лице немного неровная, светлая кожа. Я сижу перед ним, и мне нечего стыдиться, нечего стесняться. Мне просто хорошо, что мы наконец-то рядом, держим друг друга за руки. И чем дольше мы сидим, тем больше я осознаю, что мое положение здесь, в этой тюрьме, довольно серьезно, - но тем ближе мне становится этот мужчина, потому что я понимаю, что на нем ответственность за мое освобождение. Он как-то фатально спокоен – это не похоже ни на уверенность, ни на обреченность.
Потом я пытаюсь разыскать его. Точнее, спрашиваю людей, которые продолжают приходить, не видели ли они этого человека. Но нет, никто не видел, никто не знает, о ком я говорю. Отвечают, что в тюрьме много народа, всех невозможно запомнить. Я пытаюсь описать его, говорю, что у него неровная кожа – наверное, оспины, но это не помогает.
Этот сон всплывал в памяти весь день как что-то очень хорошее.

А-а-а-а, вот это сомненья, ничего себе сомненья!
Ну это офигеть просто, baby don't you care about me at all?
Как же так можно-то, детка, я все понимаю, но я, наверное, устроена не так, как ты, прости.
Надо что-то с этим делать.
А то не дадут наши вклады никаких дивидендов.
Очень тяжело жить с такой любовью.
Ты вообще есть? А вдруг я нафантазировала тебя?
Прости это занудство, но надо что-то сделать, надо.